Архангельское
Завершая жизненный путь, Николай Борисович выразил желание покоиться рядом с отцом в родовой вотчине, намекая на «именьице в селе Котове, которое в 20 верстах от Первопрестольной, по Рогачевке, немного в сторону». Там его и похоронили.
Другой знаменитый гость Архангельского в своих литературных воспоминаниях отдал дань восхищения усадьбе, отметив ее художественное совершенство. «Гордый аристократ, – писал Герцен, – собрал растения со всех частей света и заставил их утешать себя на севере; собрал изящнейшие произведения живописи и ваянияи поставил их рядом с природою, как вопрос: кто из них лучше? Но тут уже самая природа не соперничает с ними, изменилась, расчистилась в арену для духа человеческого, который, как прежние германские императоры, признает только те власти неприкосновенными, которые уничтожены им, а затем им же восстановлены, как вассалы».
Воспоминания Александра Герцена считаются лучшими из всего, что было написано об Архангельском. Одно время, еще не впитав в себя народовольческих идей, он служил под началом Бориса Николаевича в Кремле и, видимо, имел с ним хорошие отношения. Летом 1833 года молодой князь пригласил его в усадьбу, куда Герцен приехал с друзьями по университету. Впечатления о той поездке позже вошли в «Записки одного молодого человека», где упоминаются две круглые беседки-миловиды, стоявшие у спуска к реке. Свое название они получили за то, что открывали в самом деле милые картины заречных далей: «Мы опять вышли в сад и отправились на гору, в беседку, у ног которой Москва-река. Река тихо струилась узенькой ленточкой, довольная своим аристократическим именем; поля, леса, синяя даль – природа именно этой далью, этой безграничностью приводит в восторг». Ни одна из тех беседок, к сожалению, не сохранилась, уцелел только арочный мостик, ведущий к одной из них.
Герцен единственный из своих современников нарисовал словами цельную картину усадьбы середины XIX века, причем очень живую и образную. Главным персонажем этой литературной композиции писатель сделал себя, причем сомнений, прилично ли петь дифирамбы крепостнику или нет, обличитель русского рабства не испытывал.